Она пела по-русски

Татьяна Михайловна Лузянина
Татьяна Михайловна Лузянина

10 октября 2012 года на шестьдесят четвёртом году окончила своё земное существование Татьяна Михайловна Лузянина, урождённая Решетникова, тихо-тихо, как оканчивают русскую песню о бескрайней степи…

Мы были с ней достаточно близко знакомы, но никогда у меня не возникало желание фамильярничать и называть Татьяну Михайловну просто Татьяной.

Родом Татьяна Михайловна была кубанская казачка, всю свою жизнь она посвятила русской песне. Русская песня пронизывала всё её существо, наполняла её душу так, что она не мыслила своего существования без песни. У неё был не просто голос – голосина. Когда-то в молодости она посылала записи своего голоса руководителям знаменитых русских хоров. Ей приходили приглашения на работу, но когда она входила в кабинет очередного руководителя хора, тот, оторопев, быстро проговаривал, опустив глаза: «Нет-нет, Вы нам не подходите». Дело в том, что Татьяна Михайловна была физически нездоровой.

Помню, она показывала мне свою детскую фотографию: светленькая бойкая четырёхлетняя девчушка в светленьком платьице сидит на стуле и болтает ножками… Тогда она была ещё здоровой… А потом позвоночник стал искривляться…

Танюшка оказалась в больнице-интернате для детей с больной опорно-двигательной системой. Ребёнка замуровали в гипсовый корсет, на долгие восемь лет уложив на койку. Родимый дом был в 90 километрах. Все заботы по хозяйству в основном лежали на материнских плечах: отец вернулся с войны совершенно слепым. И хотя по дому он всё делал сам, всё-таки мать не могла надолго оставить хозяйство, чтобы навестить больную дочь, тем более, что после Танюшки рождались ещё дети, а с младенцами далеко не уйдёшь. И всё же мать вырывалась к дочери. Пешком через степь; однажды даже каким-то чудом избежала нападения волков… И не всегда мать пропускали к дочери. Танюшка была очень впечатлительным и ранимым ребёнком, такой она и осталась на всю жизнь. Врачи опасались, что встреча с матерью, особенно расставание с ней спустя несколько часов, окажется для девочки сильнейшим стрессом, пагубным для здоровья. Татьяна Михайловна никогда не рассказывала, что испытывала она, оказавшись на больничной койке вдали от мамы и папы… Но зато она рассказывала, какие удивительные люди работали в этом интернате.

В этот интернат для больных детей не доходили всякого рода идеологические установки: партии и правительству было не до убогих. Здесь больным детям некому было внушать чувство классовой ненависти и ожидания благ светлого будущего. Здесь работали люди старой формации с совершенно несоветскими понятиями о чести, совести и любви. Весь медперсонал состоял из людей, переживших ужасы революции, коллективизации, гражданской и отечественной войн. Но через все испытания эти люди пронесли те идеалы, которые отличают именно русского человека: кротость, милосердие, долготерпение, любовь. Это был  кусочек-оазис той старорежимной России, где калек и уродов называли убогонькими, где таких людей умели любить. Особенно Татьяне Михайловне запомнилась одна нянечка-сиделка, которая была когда-то учителем русской словесности. По-видимому, эту женщину «попросили» из школы за то, что она была не в состоянии преподавать советскую литературу… Вечером перед сном нянечка приходила в палату, выключала свет и садилась посреди палаты на стул. И начинала декламировать наизусть русскую классику: не только стихи, но и прозу. Дети, лишённые обычных для их возраста радостей от подвижных игр, находили утешение и радость в Русском Слове. Лишённые жизни тела, дети учились жить душой. Здесь в детях воспитывались истинно русские понятия о полноценной жизни.

В 14-15 лет Татьяну, наконец-то, выписали. Она стала учиться в обычной школе. Изумительный почерк, великолепная память, живой ум быстро вывели её в число лучших учеников. Но вдруг у неё стали отказывать ноги. Врачи поставили страшный диагноз: туберкулёз позвоночника. Опять больничная койка и ожидание сложнейшей операции: крайние рёбра должны были переставить как амортизаторы вместо разрушившихся позвонков. С Татьяной в палате лежала ещё одна девочка такого же возраста с аналогичным диагнозом. Операция предстояла уникальная, предусмотреть заранее всё было невозможно, поэтому у той  девочки, которая бы оказалась первой на операционном столе, практически не было шансов остаться в живых: на ней должна быть отработана  методика… Танюшка оказалась второй…  До самой своей смерти Татьяна Михайловна помнила, какой ценой ей досталась жизнь. У неё не было больше права на уныние.

У Татьяны было, с кого брать пример мужества. Отец Татьяны Михайловны вернулся с войны, из фашистского плена совершенно слепым: над военнопленными производили какие-то опыты. Его привезли в родной дом повидаться с женой, а дальше ему предстояло поселиться в доме инвалидов. Но жена, мать Татьяны Михайловны, сказала: «Какой вернулся, такого мне и любить». Это была счастливая супружеская пара. Михаил  так уверенно управлялся с домашней работой, что его совершенная слепота как бы даже и не обременяла его.  Со стороны даже могло показаться, что слепой не настолько и слеп… Михаил даже пенсии не получал как ветеран-инвалид. Но вот старшие дети взяли да и написали самому маршалу Жукову о своём отце. И прославленный полководец ответил письмом простому танкисту. Сразу же нашлись и боевые награды, и пенсия была назначена.

Михаил Решетников ушёл на войну с гармошкой, с этой гармошкой прошёл и плен, и вернулся тоже с ней. Берёг он свою гармошку пуще жизни. А как хотелось Танечке поиграть на ней! Иной раз она подговаривала младшую сестрёнку принести ей заветную гармошку. Заберётся тогда Татьяна куда-нибудь подальше – и наяривает: душу отводит. И, конечно же, с таким гармонистом вся семья и пела и плясала. Когда, случалось, собираться всем вместе, когда приезжала Татьяна и ещё не покинула родительский дом младшая Валентина, со всей округи сходился в дом Решетниковых окрестный люд послушать, посмотреть и самим принять участие в этом не то что бы концерте, а празднике русской души. Притом до самой ночи разудалого казацкого веселья никому и в голову не приходило выпить хотя бы глоток вина!

Татьяна Михайловна стремилась только жить, жить и жить, и делиться жизнью с другими. Ей было двадцать с небольшим, когда она очутилась в Рудничном. Её переманили сюда тётка, в своё время высланная в эти края как кулацкий элемент, и младшая сестрёнка Валентина, которая здесь уже успела выйти замуж за Валерия Фукалова. Татьяне Михайловне было 25 лет, когда она вышла замуж за Андрея Лузянина. В любви и верности они прожили 39 лет, до самой кончины Татьяны Михайловны. Это был не просто шаг, доказывающий всему миру, что она не хуже других, но это был подвиг любви и материнства. В наше время, когда молодые здоровые женщины ради карьеры не решаются иметь детей и делают аборты, Татьяна Михайловна родила двух детей: Марию и Ивана, хотя, надо думать, врачи предупреждали её, что беременность может весьма пагубно сказаться на здоровье. Но это не испугало её.

…Татьяна Михайловна задыхается, хрипит, едва шепчет, лицо страдальческое: с каждым годом позвоночник «оседал», сдавливая внутренние органы. У неё совершенно не хватало дыхания. Но вот она выходит на сцену, по-русски широко разведёт руками, встряхнёт величаво головой – и невероятно сильный голос вырывается из её груди. В чём же загадка того, что человек, физически не имеющий возможности петь, всё-таки пел  и не просто пел, а так пел, что и микрофона не надо?

Великий итальянский певец ХХ века Лучано Паваротти незадолго до смерти в одном из интервью сказал, что он пришёл к выводу, что в пении главное не голосовые данные, не техника, а душа. Великому итальянцу потребовалась целая жизнь, чтоб дойти до истины, которая когда-то была известна любому русскому человеку с колыбели и  которую в наше время сумели сохранить лишь немногие избранные… Татьяна Михайловна сетовала, что специалистов по русскому пению очень и очень мало. Действительно, нынче мы принимаем за русское пение что попало. То стилизацию, когда давят из себя какие-то грудные звуки на манер цыганских, то  пение Жанны Бичевской, которая представляет русскую песню в стиле кантри – манере американских ковбоев, то просто вопли лишь бы погромче.

Как-то мне случилось услышать запись дореволюционного хора, кажется, это был хор Московского собора Кремля. Я поняла, что народная манера по своей сути, по внутренней своей сосредоточенности молитвенна.

Манера академического пения, воспринятая с Запада, совсем иная, нежели русская народная. Если первая рассчитана на технику владения голосовыми связками, на мощную грудную клетку, работающую как меха, то в народном пении звуки рождаются где-то глубоко в груди, в сердце, и они свободно выплёскиваются наружу; голосовые связки при этом задействуются как будто мельничные колёса, сами собой – под напором хлынувших чувств. Ты поёшь, не напрягаясь, с удовольствием, как Бог на душу положит.

Пение в церкви сегодня зиждется как раз на академическом пении, т.е. на технике. В церковных кругах идут споры, что лучше: партерное пение или знаменный распев – старинная манера пения. Мне же думается: как ни пой, но пока мы не усвоим русское пение, как открытость и развитость души, все споры бесполезны.

Татьяна Михайловна была выдающимся хормейстером: не имея музыкального образования и не владея, по сути дела, нотной грамотой, она создала  два русских хора: детский и взрослый, –  много лет подтверждавших звание народных хоров. Её хоры отличали необыкновенная звонкость и чистота голосов – это отмечалось всеми экспертами на смотрах-конкурсах. Она умела поставить певцу голос. Это её качество очень ценилось: весьма многие просили её об этом, и никому она не отказывала. Однажды она, несмотря на свою крайнюю занятость и нездоровье, соизволила заняться нами: лично мною и послушниками, проживающими при нашей церкви. Татьяна Михайловна стала учить нас петь по-русски. И тогда я поняла, какая мощь, какое сокровище сокрыты в русской песне. Занятия начинались с распевок. Это были не просто упражнения для гимнастики голосовых связок – это, скорее, ключик, помогающий распахнуть душу. «Ой, ты, степь широкая, степь раздольная! Ой ты, Волга матушка, Волга вольная!» Попробуйте хотя бы не спеть, а просто произнести эти слова в полный голос! Сначала как бы сжато всё внутри… Второй, третий раз… И вдруг чувствуешь, как душа распахнулась наконец… И ты уже знаешь всем нутром, всем сердцем, до самых кончиков волос понимаешь, что такое Родина и почему это слово пишется с большой буквы. Русскую песню нужно слушать, чтобы запеть самому.

До занятий с Татьяной Михайловной я пела как тот евангельский петух, который  сумел побудить своим кукареканьем апостола Петра к покаянию, но, правда, от моего «кукареканья» пользы было немного – меня слушали далеко не апостолы, но, слава Богу, терпели меня как могли. Мой певческий опыт лишний раз доказывает, что петь по-русски может любой, также как и молиться. От этого ещё горше становится на душе: как тяжела утрата человека, умеющего приобщить людей к дивному сокровищу русской песни. Кто бы мог сейчас усвоить и передать людям опыт Татьяны Михайловны. Дал бы Бог, чтобы самые близкие, родные Татьяне Михайловне люди, которых она больше, чем кого-либо, учила любить русскую песню, пошли по её стопам! Чтобы они поняли, КЕМ была их мама и бабушка, и как важно сейчас возрождать любовь к русской песне.

Последние годы Татьяна Михайловна не любила фотографироваться: как всякой женщине, а тем более творческой артистической натуре, напоминания о старости – признаке немощи – были неприятны. Но вот Татьяна Михайловна умерла, и некролог в газете должен был выйти с её фотографией: так солидней. Номер газеты с некрологом и фото были благополучно доставлены в типографию. Но каково же было удивление редакции газеты «Прикамская новь», когда газета напечаталась без фото: на месте изображения осталось пустое место…

Автор: Матушка Фотиния Сафронова