Я был на Афоне!

Путь к Афону начинается с сердца, нужно подвигнуться сердцем. Проще говоря, нужен подвиг. Слава богу, большего от меня и не потребовалось: подвиг финансовый взял на себя один из московских знакомых по Великорецкому крестному ходу Алексей. Пока готовился загранпаспорт, пока намечалось время поездки, финансовые обстоятельства Алексея перестали благоприятствовать нашему с ним паломничеству. Но сердцем я уже был на Афоне: службы афонским святым я старался не пропускать.

Прошло больше года, как вдруг, в сентябре, накануне дня Силуана Афонского, — срочный звонок из Москвы: всё — поехали! Нас собралась группа из семи человек. Кроме меня, все москвичи, или почти москвичи, ведёт группу отец Николай, священник из Подмосковья. Он опытный паломник: пятый раз едет на Афон.

Вот и Греция. Мы — в Уранополе. До Афона — рукой подать. Городок называется звёздным: здесь со всех стран и из России тоже собираются на отдых богатые люди. Бархатный сезон. Днём все на пляжах, ночами — в ресторанах. Но шума нет — меру знают. Море. Лодки. Рыбаки. В ведёрке — рыба. Так себе. Морда тупая, а брюхом на язя похожа.

На следующий день паромом до Афона. Географически Афон — это полуостров.

Всякая страна славится своим народом. Англия — англичанами, Германия — немцами, Франция — французами… Но совершенно по-особенному славен Афон. Он славен своими православными монахами. И потому Афон — не полуостров, а остров в житейском море.

Едем на автобусе до Ватопеда. Большой греческий монастырь. Но есть и русские монахи. На святом месте как-то не спится. Пошёл во двор. Тишина. Звёзды мерцают, да за стеной море шумит. В сердце волнение: и радостно, что ты здесь, и грустно, что ты не в России… Прислонюсь, думаю, к дереву да постою: успокоюсь, посозерцаю… Слышу: какой-то шорох, приглядываюсь: под деревом, где подумал я устроиться, уже кто-то стоит. Ищу другого места для уединения — под аркой. Но и там тоже монах. Сунулся в третье место — но и там уже кто-то молится. Наконец, устроился под кустом неизвестного растения, пахнущего русской полынью. Службы на Афоне начинаются с четырёх утра. В восемь не то завтрак, не то обед. Пища простая, но по-гречески: овощи-фрукты с большим количеством острых специй и приправ. В воскресенье и праздники подают ещё креветок и осьминогов. На столиках в графинах сухое вино, но больше пьют простую воду, это в монастырской трапезной, а в гостинице предлагают ещё кофе и чай, а также виноградную водку — интернациональное средство от простуды. Надо сказать, что на Афон я прибыл с больным кишечником, вся эта иностранная кухня, сдобренная острыми приправами, должна, казалось бы, вовсе меня угробить, по всей медицинской логике. Но, — удивительное дело! Преизобильное количество пряностей, освящённое молитвой, всего в несколько дней излечило меня совершенно.

После службы прикладываемся к святыням Ватопеда и идём дальше, в другой монастырь. За монастырской стеной — свалка. Прямо на свалке растут помидоры-дички, маленькие и сладкие. Для нас, русских, что ни говори, — диковинка, да ещё бесхозная. Как же мы могли не нарвать этих помидорчиков?

Идём вдоль берега моря, потом сворачиваем на горную тропу, вымощенную булыжником и молитвами многих поколений монахов. Пахнет, как ладаном, цветущим вереском. А ведь действительно здесь есть такая трава, которую кладут в кадило как ладан. А уголь для каждения здесь изготавливают, пережигая виноградную лозу. Впрочем, что тут удивительного? Уголь из лозы? Так ведь это же Афон, а не Вятка! А удивило меня вот что: здесь, на Афоне, растут наши, совсем вятские, сыроежки и белые грибы! Собираю. Ими, говорят, травятся. Но Алексей утверждает, что в предыдущие свои посещения Афона он вовсю ел грибы и, как видите, до сих пор жив. Возможно, что русским нипочём и такая напасть, как грибы, но на всякий случай собирать грибы перестаю.

Тропа идёт то вверх, то вниз, море необозримое и сияет, сияет необозримо. Красота! Сердце ликует. Пошли стихи. На ходу записываю в книжку. Так и льются стихи! Это хорошо или искушение?! Всё-таки на святом месте молиться надо, а у меня — стихи… Надо молиться! А стихи так и прут…

Идём мимо монастыря зилотов. Зилоты славятся своей непримиримостью. С кем? С чем? «Православие или смерть», — вот их девиз. Нам надо выше. Взбираемся на гору в келью преподобного Антония — зачинателя монашества на Руси, основателя Киево-Печёрской Лавры. В пещерке у Антония отслужили молебен с акафистом, долго читали поминальные записочки своих прихожан. Потом опустились вниз к зилотам. Какой прекрасный, поразительно крупный, прямо-таки библейский виноград растёт у них! Соблазнились. Попросили кисточку. Отказали. Православие? Или смерть? Невольно глянул ввысь на пещерку преподобного Антония. Насколько он выше!.. Что было бы на Руси с монашеством, если бы Антоний был зилотом? А с Русью что было бы?! Нет, Антоний выше. Сама Богородица явилась ему и повелела идти на Русь. Кто такой был Антоний? Грек? Славянин? Скиф? Откуда он пришёл на Афон? Бог весть… Для нас он — русский монах, чьи мощи почивают подспудом в Киево-Печёрской Лавре. Спускаемся вниз. На берегу большая лужа, соединяющаяся с морем ручейком. В луже полно лягушек, да барахтается там большая морская черепаха. Бедная! Она мутит вокруг себя воду и из-за мути не видит или не хочет видеть, как выбраться к морю… Как она похожа на зилотов! Идём дальше. Слева за колючей проволокой виноградники и оливы — хозяйство зилотов. Справа ограды нет. А растут прекрасные гранаты. Соблазнились. Попробовали. Потом сказали, что и гранаты также принадлежат зилотам. У них, видно, просто колючей проволоки на всё не хватило. Так мы гранатами «подорвали» у зилотов экономику. Грех, хоть и по неведению…

Добрались до Хиландара. Сербский монастырь. Идём на вечернюю службу. Служат на церковно-славянском языке, совершенно русский дух. Ужинаем. К русским здесь отношение очень сердечное, но на ночь остаться не благословляют. Недавно у них произошёл пожар. Сгорело почти всё. Говорят, монастырь подожгли албанцы. Но я подумал, что это — попущение Божие: бедствие от бомбёжек, которое началось в Сербии, не могло не коснуться и афонских сербов. Монахи — сопричастники своего народа и в радости, и в горе. В Хиландаре растёт чудесная лоза. Плоды и даже листочки от неё помогают женщинам от бесплодия. Нам благословляют частички от этой святыни.

На Афоне как солнце село — сразу ночь; никаких сумерек — сплошной мрак, если звёзд на небе нет. Плутать в потёмках нам не пришлось: нас повезли на машине до кельи иеросхимонаха Кукши. Своё имя он получил в честь святого преподобного Кукши. (Кукша. ХI век. Киево-Печерский монах Кукша отправляется на север обращать в православную веру вятичей. Там он гибнет за Христа) А теперь ещё и на Афоне молится за Вятку иеросхимонах Кукша. Кукша подвизается один, но сослуживать приходят к нему двое монахов. На море начался шторм. А у нас началась Божественная Литургия. Причастились.

На Афоне, как и вообще на юге, много змей и скорпионов, а ещё здесь водятся крупные сороконожки — скалапендры, укус их смертелен не менее, чем у змей и скорпионов. Но у отца Кукши есть кот. Рыжий, громадный и заласканный. Все его знают. Плут и проныра. Нашёл себе кошку и привёл к отцу Кукше, да не одну, а с выводком котят. Такая вот котовасия. Иеросхимонах в шоке: животных женского рода афонские монахи вообще не держат. Как-то один больной монах завёл козу, чтобы лечиться молоком, а у козы вместо молока пошла кровь… Как отцу Кукше разбираться со своим котом? Духовно или душевно? А может, как-нибудь телесно? Что глубже: душа человеческая или море?

Шторм задержал нас у о. Кукши на два дня. Ночной шторм. Везде молнии. Море, как бесноватый с пеной на губах, бросается на Афон. Но разве ярость может быть сильнее молитвы? Через два дня море укротилось. Вообще до грехопадения Адама стихии не существовало. Вначале «штормит» в человеческой душе, а потом уж водное естество откликается цунами…

Тотчас по прибытии на Афон, особенно если прибыл откуда-нибудь с Вятки в конце сентября, когда на родине уже всё замерло в ожидании зимы, поражает великолепие природы. Двадцать градусов жары. Яркие растения, украшенные плодами. Махонькие, с голову спички колибри-птички. Но человек выше природы. Даже по его мёртвым костям холодный рассудок антропологов заключает, что Человек — Разумен. Но от соприкосновения со святыней сердцем познаёшь, особенно здесь на Афоне, Человека Молящегося. Душа монаха глубже моря и выше гор. Вершинами горы упираются в небо, а на вершинах живут монахи и духом восходят к Богу. На Афоне живут 12 Старцев. Не каждый сподобляется их увидеть. По преданиям, они должны служить последнюю Литургию на вершине самой высокой горы (высота 2,5км) в храме Преображения. А потом Афон погрузится в море, и наступит Конец Света. Старцев всегда 12. Когда один из них преставляется, Святым Духом на его место поставляется другой монах.

Прощаемся с отцом Кукшей. Идём берегом моря, на ходу пишу о море стихи.

Раньше море выбрасывало на берег антиквариат и людей Божиих: пророка Иону, апостолов Павла, Иоанна, нынче — обломки унитазов и трупы утонувших во грехе… Прогресс. Мимо Афона идёт катер с отдыхающими. На нём и женщины есть, в купальниках. Бабовоз, как в шутку говорят о нём монахи.

Интересно, что здесь, на Афоне, как-то не замечается отсутствие женщин и в то же время по-настоящему ощущаешь себя мужчиной. Потому что живо чувствуешь, что здесь царит Дева Богородица Своей Чистотой. Присутствие Девы возвышает мужчину. Ощущение Чистоты ставит душу на своё место, а тело — на своё. Мужчина — это муж чина, или чин мужа. А чин — это есть порядок службы Богу. Поэтому главное мужское начало — это молитвенное, а женщина — помощница мужу в этом чине.

Восходим на гору, где подвизается схиеромонах Венедикт с послушником Сергием. Встречают радушно. Знакомимся. Отца Николая они уже знают. Угощают деликатесом: колючими плодами какого-то кактуса. Вкус непонятный, но пахнет вроде как земляникой. Из приличия съел один, послушник Сергий подложил другой, а потом и третий — этот показался мне и изнутри колючим. Угостили хорошим афонским вином.

Недалеко находится пещерка Григория Паламы, который видел Фаворский Свет и доказал, что этот свет есть Энергия Божия, а не тварное, наподобие солнечного, свечение и не галлюцинация возбуждённого воображения. Тем самым он богословски обосновал монашеский подвиг, как Озарение Божественного Света. Зашёл в пещеру и побыл там минут пятнадцать. Чтоб мне на этом святом месте за пятнадцать минут ощутить что-то светлое в своей душе, Григорию Паламе пришлось провести много лет в темноте пещеры.

С фонариком по темноте добрались до ближайшего монастыря. Отдохнули, послужили и утром двинулись до русского Пантелеймонова монастыря. Из здешних подвижников особенно дорог Силуан Афонский. Он родом из тамбовских крестьян. Он был, в некотором смысле, завхозом монастыря, т.е. он не имел возможности уединяться в келье для Богомыслия, постоянно находясь на людях, всегда в хлопотах. Но за своё смирение он был настолько просвящён Духом Святым, что силой своей молитвы он мог объять весь мир: с ним искали встречи профессора и богословы. Одной беседы с ним хватало, чтобы полностью изменить мировоззрение собеседника — такая сила убеждения была в его словах. В костнице, хранилище мощей отошедших к Богу насельников монастыря, приложились к честной главе преподобного Силуана.

Когда на Афоне умирает монах, его погребают без гроба, обернув в монашеские одежды, мантию. Через определённое время могилу раскапывают и по цвету костей определяют посмертную участь брата. Если кости обнаруживают чёрными — это значит, что душе умершего очень плохо. Тогда кости снова зарывают; братия накладывает на себя строгий пост и усиливает моления. И таким образом молятся до тех пор, пока кости не приобретут белый цвет. Тогда просветлённую главу умершего помещают в костницу. Молитва до побеления — вот истинное милосердие и настоящие поминки. А «в миру» умершие только и довольствуются тем, что на похоронах о них плохо не говорят. Да и после похорон кто не признаётся себе, что «был как дурень на поминках»?

Потом кратковременный отдых, почти ночное Богослужение, и опять идём берегом моря.

С трёх часов дня начинаем восхождение на самую высокую гору Афона, к храму Преображения, куда, по преданию, соберутся на последнюю Литургию двенадцать Старцев. До сей поры у меня всё было хорошо, шёл, казалось, Святым Духом. Никакой усталости: службы не пропускаю и, следовательно, не сплю практически, пишу стихи, тащу тяжеленный рюкзак (вокруг одна святость: вот и подберу то камешек, то листик, то святой воды наберу). Так хорошо было, что и от бренной пищи отказался — думал, ни к чему она мне. Одним словом: паломничаю с удовольствием от своей святости. Тут и постигло меня восхождение. Конечно, если б я знал, что такое восхождение, я бы, может, как-нибудь поаккуратней обошёлся с резервами своего организма, но, видно, Богу было угодно указать мне на мою немощь.

Итак, восхождение. Тяжко. Груз за плечами. Груз в ногах. Груз во всём теле. Тропа всё вверх, да не прямо, а зигзагами. Моя братия расположилась на отдых, а я пошёл дальше, потому что боялся: присяду, расслаблюсь и совсем не смогу идти дальше. Но я заблудился: попал не на ту тропу. Вышел к разбитой келье. Монах-румын встретил меня. Попробовал с ним объясниться. Он понял только то, что меня нужно поскорее проводить в келью по соседству. Соседом румынского монаха оказался молодой грузинский монах. Он всё понял и вывел меня на нужную тропу. Так мне пришлось догонять своих, которые думали, что догоняют меня.

Мои заблуждения совсем меня вымотали. Последний привал у Успенского храма. Еле-еле дополз. Каких только обетов я не давал Богу, лишь бы только достичь вершины! И, тем не менее, до вершины я не дошёл… Я не дошёл. Я, который много лет ходил в Великорецкий крестный ход. Я, который по семьдесят километров в день нахаживал, добираясь до своих верхнекамских приходов!

Мы все рады смиряться, но так, чтобы по-своему, кому как нравится. А надо бы по-божьему… так, как смирились и Антоний Киево-Печёрский, и Григорий Палама, и Силуан Афонский, и неисчислимое множество других святых.

Переночевали в Успенском храме. С нами там оказались ещё человек пятнадцать из Литвы. Православный приход с отцом иеромонахом. Утром отслужили Литургию. На вершину, которая казалась совсем рядом, отправились из нас только двое. Но зато за этих за двоих молились всем собором, а значит, на вершине мы побывали все вместе и не ногами, а духом.

Успенский храм возник на месте, где побывала сама Богородица незадолго до Своего Успения. По Своей немощи(!) Она не поднялась выше и не достигла вершины. Но Она не роптала на эту немощь, не воскорбела. А уж Её-то, Матерь Божию, Ангелы в мгновение ока на какую угодно гору вознесли бы! А Она, как вот я грешный, изнемогла… Со мною вместе изнемогла. Ради меня и таких, как я, изнемогла, соизволила изнемочь. Она снизошла к нашей немощи. Она причастница нашей немощи, чтобы мы стали причастниками Божьей Славы. Высота какой горы равна высоте ТАКОГО смирения?!

С отцом Николаем спустились до румынского монастыря. Смирился и плотно поужинал, правда, по-румынски. Дождались своих. Передохнули. Послужили. И пошли дальше.

Дошли до Лавры святого Афанасия Афонского. Главный монастырь Афона находится на месте бывшего языческого капища. Посреди Лавры растёт мирт, величественное дерево. Под этим миртом молился святой Афанасий, а на ветвях сидело множество бесов и мешали святому. Тогда он взмолился к Богородице. Богородица явилась к нему и сказала, что если Афанасий за один день построит церковь, то бесы пропадут. И Афанасий выстроил за один день храм, маленький по размерам, но великий по Духу. Бесы исчезли, но с тех пор ветви, когда-то отягчённые нечистой силой, опущены к низу, свидетельствуя о подвиге святого Афанасия. Велик в Боге человек!

Перед нами мерзость сатанинская, безобидность которой некоторые бесстыдно доказывают. Большой камень, на котором бесам, или как их ещё мягко называют, языческим божествам, приносили в жертву людей. Вот выемка, куда укладывали головой несчастную жертву, вот желоб, по которому стекала кровь… До ужаса всё ясно и наглядно. Примерили бы защитники язычества свои горячие головки к этому холодному камню! Может, гордыньки бы и поубавилось.

Побывали в пещере Кукузеля, бывшего придворного певца, который с высоты мирской славы снизошёл до тесной пещерки, чтобы взойти на высоту Божественного созерцания.

А вот ещё мирт. Он вырос из посоха Афанасия Афонского. Взял я из-под корней горсть земли и оставил тут горсть своей вятской земли, от нашей Никольской церкви. Привезу афонскую землю домой и рассыплю у храма. Наш храм будет стоять на афонской земле.

На автобусике поехали в Иверский монастырь. Шофёр-грек какой-то уж больно русский, русский до слёз, совсем простой и какой-то родной, прямо-таки вятский. А может, это мы совсем простые, как греки? Все мы тут сыны одной Православной Матери-Церкви.

Иверский монастырь славится Иверской иконой Богородицы. Лик у иконы от времени тёмный. В трещинке, как в ранке, запеклась кровь. Настоящая кровь! Когда-то воин-иконоборец пронзил Лик Пречистой Девы копьём — и из иконы брызнула кровь…

После Иверона зашли в келью недавно почившего греческого монаха отца Паисия. Он был одним из самых известных старцев современности. Помолились на месте его подвигов и отправились в Андреевский скит.

Когда-то Андреевский скит был большим русским монастырём, сейчас русских там почти нет, службы ведутся на греческом языке. Всё реставрируется. Познакомился там с паломником из Канады, православным священником отцом Владимиром, русским. Разговорились. Он сказал, что главная святыня Андреевского скита — икона Богородицы из Слободского. В настоящее время она находится где-то в Петербурге. И колокола здесь тоже слободского литья, он сам читал надписи на них. Вот так: приехал на край света, чтобы наткнуться на Вятку! Чудеса, да и только! В костнице монастыря стоит большое Распятие. Изображение Господа Иисуса Христа живописное. Но вот чудо: Господь то открывает, то закрывает глаза… Ни объяснить, ни понять это нельзя — это надо видеть.

В костнице самый жёлтый, прямо-таки восковой череп (жёлтый цвет кости свидетельствует о большой святости) принадлежит бывшему купцу-миллионщику Серебрякову. Все свои миллионы он пожертвовал Андреевскому скиту, а сам всего за шесть лет до смерти стал схимонахом. Какую святость являет высочайшее смирение!

На воскресную службу решили отправиться в Ватопед, потому что, говорят, она там очень торжественна. Шли целый день, но к Вечерни успели. Однако там и без нас хватало паломников. На Богослужение прибыло правительство Греции с сонмом телохранителей и журналистов. Яблоку упасть негде. Нас покормили осьминогами; быстро нашлась машина — и вот мы опять в Андреевском скиту.

На следующие день мы пришли на пристань, откуда начался наш крестный ход по Афону.

И тут в нашей группе произошёл раскол. Если решился на подвиг, пусть даже на такой, как паломничество, то жди искушений: враг будет испытывать на прочность. Отец Николай, который собственно и вёл группу, решил идти снова к отцу Венедикту и там служить Литургию, а Алексею, который оплатил мне поездку, захотелось в болгарский монастырь Зограф. Я разрешил спор в пользу Алексея, как показалось отцу Николаю, из меркантильных соображений. Хорошо спорить отцу Николаю! Он уже пять раз был на Афоне и ещё раз десять будет. А я-то когда ещё сюда попаду! Как же я мог отказаться от посещения такой знаменитой святыни?! Отец Николай помрачнел, но согласился с мнением большинства, которое сформировалось благодаря мне. Уже потом, по прибытии на Родину, он высказал мне свою обиду… «Блаженны миротворцы…» Миротворца из меня не получилось…

В Зографе всё по-русски, по-церковнославянски, поют просто, по-деревенски. Но как хорошо. Мы пробыли два дня. Здесь чудотворные иконы Дмитрия Солунского и Георгия Победоносца. На иконе Георгия Победоносца у носа святого как бы вплавленная почерневшая косточка. Это палец одного святителя, который усомнился в чудотворности иконы и ткнул в неё пальцем. Палец тотчас влип в икону. Чтобы высвободиться от своего неверия, святителю пришлось отрезать палец…

Афонские дни наши закончились. Мы взошли на катер и отправились в Уранополь. На катере ко мне подсел русский канадец с грустными глазами. Рассказал, как тяжело у них там жить. Всё это хвалёное благополучие прикрывает страшную действительность: планомерное растление детей и развал семей. Вот и ездит некогда счастливый эмигрант, чтоб набраться духу жить по-человечески, а не цивилизованным животным. Аналогичная встреча была и в Андреевском скиту. Сергей. Мастер рукопашного боя. Уже пятнадцать лет живёт в Германии, или вернее пятнадцать лет как тоскует по России, поэтому и приезжает на Афон, чтоб подышать русским духом и оказалось: русский дух — это Православие. «Сергей, а что если выученные тобою бойцы пойдут на Россию?» Смущённо молчит.

По прибытии в Уранополь идём с Алексеем в часовенку на берегу моря служить благодарственный молебен Николаю Чудотворцу. Весь молебен за спиной кто-то старательно сопит. Молебен закончен. Оглядываюсь. Грек, видом юродивый. А зовут Николаем.

Встретились с нашими литовскими святогорцами. Попели русские песни.

Утром на двух такси поехали в Солоники. Таксисты попались весёлые. Смеются, что-то всё болтают-болтают. Всё «ахи-ахи» (по-гречески значит: «Нет-нет»). Ну, думаю, как бы эти «ахи» не обратились в наши «охи». И точно: за проезд они взяли с нас на двадцать евро дороже — мол, дорогая плохая. Да, и греческие таксисты в своём роде одного духа с русскими!

В Солониках в громадном храме — мощи Дмитрия Солунского, его ещё называют Дмитрием Мироточивым. Внизу, в подвале, археологические раскопки — фундамент более древнего храма, где первоначально покоились мощи чудотворца. В те времена миро, источаемое мощами, неиссякаемо наполняло саркофаг. За миром ходили как по воду — с кувшинами. Но вера иссякла, мир иссяк, миро иссякло. Одна только реклама соблазнительного счастья.

Десять дней мы не видели женщин. И век бы на них не глядеть! Не на что глядеть после Афона. Как много безликих! Вроде бы и глаза есть, и губы — а лица-то на них нет. Черты лица есть — а лица нет. Потому что лицо проявляется тогда, когда сердце отображает Лик Пречистой Девы и Матери. А так — один грех. Грех делает человека сначала без-Образным, а потом безобрАзным. Даже ангелы падшие из прекрасных сделались гнусными.

В самолёте, перед посадкой в Домодедово, какая-то женщина уставилась на меня выпученными глазами. Алексей даже как-то испугался: «Батюшка, что это она на Вас так глядит?». А в Домодедово ко мне подошла другая женщина, похожая на выпившую. Схватила меня за руку и держит. Руку стало покалывать. «А я у Вас энергию взяла», — сказала она гнусным голоском. «Зачем же ты так поступаешь? Больше так не делай!» — сказал я и перекрестил её. Она исчезла. И тут я понял: я был на Афоне!

Встретил нас отец Алексея. Он довез меня на машине до Дома культуры, где я и должен был выступать на вечере, посвящённом 110-летию Сергея Есенина. Я опоздал на полтора часа. Но — я был на Афоне!

По окончании вечера все стали расходиться. С некоторыми из участников спустился в метро. Мужчина, что называется, прилично одетый, подошёл к нашей группе и ни с того, ни с чего вдруг сказал, указывая на меня: «Ты с какого года?» — «С 55-го» — «А я — с 25-го! Меня немцы огнём крестили, а ты…» — далее в своей речи он использовал отборнейшую ненормативную лексику. Бедного затрясло, лицо его исказилось. Кто-то пытался остановить его: «Мужчина, да вы что!..» — «Ничего не говорите — молитесь!» — сказал я своим защитникам. Несчастный ещё несколько минут побесновался около нас. Он как бы хотел, но не мог броситься на меня с кулаками. Что-то удерживало его. И опять я убедился: я был на Афоне!

На Ваганьковском кладбище служил панихиду на могиле пока что неканонизированного священника отца Валентина Амфитеатрова. Удивительная профессия — «священник». Живи себе благочестиво, наслаждайся семейным бытом, благоговейно служи в церкви, будь неравнодушен к житейским нуждам своих прихожан, плачь с плачущими, радуйся с радующимися, короче: будь обыкновенным простым требоисполнителем. И если доживёшь до 70-80 лет, святость тебе гарантирована: будешь и чудотворцем и прозорливцем! Святая профессия! Сколько же их было на Руси, святых батюшек! Но так проста и незаметна была их житейская святость, что никому и в голову не приходило канонизировать попов. Иоанн Кронштадтский был, пожалуй, первым из прославленных священников в Русской церкви. Потом канонизировали отца Алексея Мечева. Но если о. Иоанн Кронштадтский и о. Алексей Мечев всё-таки имели славу ещё при жизни, были на виду у всего народа, то о. Иоанна Камянского и при жизни мало кто знал. Это был простой добрый батюшка из белорусской деревни, скончался перед революцией, и уже в наше время, когда и вовсе о нём забыли, вдруг явил Господь его нетленные мощи… Вот и отца Валентина, возможно, скоро канонизируют…

Потом была панихида на могиле Сергея Есенина. Мне сказали, что панихиды на его могиле до сих пор ещё не служились. В конце панихиды с есенинских белых, как ранняя проседь, мраморных кудрей слетел маленький, жёлтый, цвета живых волос листочек и, кружась, упал у моих ног. Случайность? А хоть бы и так! Всё равно этот листочек будет лежать у меня в алтаре в память о национальном русском поэте. Оболганном и зверски убитом. А может, зверски убитом и оболганном?

Нас слишком основательно приучали к мысли, что историю делают массы, мятущиеся, как морские волны, и всё решает безликая классовая борьба. А мы не больно-то чтим даже таких личностей, как Пушкин, Есенин. Нам, как и Хаму, подавай безгрешных отцов. Как и Хам, мы всё внимание сосредотачиваем на ничтожных проступках и не видим за ними величественного Ноева Ковчега. Но Бог сказал: «Чти отца своего», — и не сказал: «Чти только хорошего отца». Впрочем, был и хороший, безгрешный, да Его распяли…

И опять в метро сцена беснования. На этот раз — женщина. Опять искажённое злобой побелевшее лицо, мат, угрозы, потрясания кулаками. Что ж делать? Ведь я был на Афоне. У одного в душе стихия, у другого — Афон. Стихия подымается на Афон. Это очень важно, чтоб у кого-то в сердце был Афон. Но как сохранить Афонскую высоту? Очень просто и очень тяжело: надо молиться друг за друга. Если кто-нибудь окажется на вершине — тогда все будут с ним. Мы все — Афон. Чтобы понять глубину России, надо подняться на высоту Афона. Я был на Афоне!